Друг д’Артаньяна из Лилля барон Михель-Анхель де Верден написал в его память хвалебную латинскую эпитафию. Что до поэта Джулиани де Сен-Блеза, то он сочинил в его честь несколько наивных стихов, которые, впрочем, следует признать, стоили всех надгробных речей:

Король скорбит о сей потере,

Как не скорбел еще доселе

Его войска, сдержав рыданья,

Не в силах выдержать страданья,

С печалью восклицают непрестанно

«Хороним славу вместе с д’Артаньяном!»

После сражения, в присутствии двух кузенов д’Артаньяна, Пьера и Жозефа де Монтескью д’Артаньян, тело капитана мушкетеров было погребено в голландской земле у подножия стен Маастрихта.

Его должность, одна из наиболее значительных при дворе, сразу стала предметом соперничества честолюбцев. 30 июня неумный и тщеславный капитан легкой конницы дофина Лавальер весьма униженно молил своего друга Лувуа вмешаться с тем, чтобы обеспечить эту должность ему. «Мне так нужно, чтобы король оказал мне милость, – стенал он и предлагал взять в уплату 50 тысяч экю из приданого его жены, – ибо „у меня самого ничего нет“». Его просьба была сразу же отклонена.

Кузен д’Артаньяна бригадир королевской армии и младший лейтенант мушкетеров Жан-Луи Кастерас де Ларивьер был в числе соискателей этой должности, однако ему недостало надежных рекомендаций. Людовик XIV отвел также и его кандидатуру, поскольку год назад во время вторжения в Голландию ему не понравилось то расслабляющее влияние, которое он оказывал на окружающих. Уязвленный отказом, де Ларивьер ушел из мушкетеров и получил в качестве компенсации необычайно большое денежное вознаграждение.

В конце концов должность капитан-лейтенанта первой мушкетерской роты досталась майору лейб-гвардии шевалье де Форбену, который сумел получить за нее 50 тысяч ливров ренты, «но, поскольку он многократно обкрадывал собственную роту, случилось так, что его уже не любили так, как любили его предшественника».

Жозеф д’Артаньян долго выжидал, прежде чем сообщить Полю де Кастельмору о гибели его брата 11 июля он отправил ему из лагеря при Ниссе, куда мушкетеры отошли после своих славных подвигов при Маастрихте, следующую записку: «Я не хотел быть в числе первых, кто принес Вам жестокое известие, которое Вы теперь уже получили, но уверяю Вас, что в мире нет человека, который переживал бы это несчастье сильнее меня. Дело не в том, что я возлагал на него надежды в связи со своим продвижением по службе, а в том, что, потеряв его, я потерял отца. Я думаю, что даже Ваше горе не будет столь велико, как мое. Следует сделать усилие и пережить это случившееся с нами несчастье и не допустить, чтобы случилось еще одно, если Вы слишком предадитесь скорби, ибо Ваши племянники нуждаются в Вас и во мне».

По смерти супруга г-жа д’Артаньян, считая, что пришло время потребовать вдовью часть имения, покинула свое уединенное поместье в Бургундии и поселилась в Париже на улице Сены рядом с бывшим дворцом королевы Марго в гостинице «Коронованная Маргарита». В декабре того же года советник короля и гражданский лейтенант города Парижа мессир Жан Лекамю снял печати с квартиры на Паромной улице и приступил к инвентаризации имущества покойного. Он обнаружил, что дом находится в страшном беспорядке, и это, несомненно, доказывает, что д’Артаньян не был особо аккуратен в своей частной жизни – об этом нетрудно было догадаться! Секретарь суда крупным округлым почерком написал подробный список предметов, которые он наугад извлекал из захламленных комнат. Перечисление достойно поэмы Превера: две пары сапог, печать и уздечка, кожаная перевязь, попона для лошади, два ящика с пистолетами, культовые предметы, табакерка – ага! д’Артаньян нюхал табак! – естественно, не были забыты и две большие рапиры: одна с рукоятью из матового золота с латунным лезвием, другая – из потемневшего железа. Любители древностей и исторических курьезов явно будут разочарованы: из всего этого ничего не сохранилось.

В сундуках и коробах вместе с безделушками лежали оружие и одежда всех видов. Были найдены официальные бумаги, подписанные королем и его министрами и датированные временем процесса над Фуке. Стоило ли разгребать еще не остывшую золу? Может быть, покойному были известны какие-нибудь государственные тайны? Осторожный по натуре и наученный опытом своей профессии почтенный мес-сир Лекамю поспешил сообщить об этом своему начальнику г-ну Кольберу.

«Сняв печати, наложенные на имущество г-на д’Артаньяна после его смерти, – написал он, – мы обнаружили несколько спрятанных пакетов и из нескольких слов на конверте поняли, что в них находятся различные указы короля, касающиеся дела г-на Фуке. Я приказал, чтобы их не раскрывали, прежде чем не узнаю от Вас, что Вы считаете правильным сделать».

Кольбер распорядился, чтобы все было разобрано. Государственные бумаги были отправлены в королевский архив. Все прочее, перечисленное в инвентарной описи, включая две кареты, гобелены и одежду покойного, было оценено в 4500 ливров. Какая нищета!

Можно держать пари, что Анна-Шарлотта пожалела о том, что покинула свое уютное имение Сент-Круа ради столь жалкого наследства. Не было ни книг, ни дорогой мебели, ни одного предмета искусства или просто ценного предмета, даже ни одной картины известного мастера из тех, что составляли богатство и очарование жилых помещений века Людовика XIV. Супруг Анны-Шарлотты ушел из жизни почти столь же бедным, каким явился в Париж около 40 лет тому назад. Более того, д’Артаньян еще оставил долги. Так что, будучи женщиной мудрой и осмотрительной, вдова неисправимого гасконца предпочла сразу же отказаться от этого «более обременительного, нежели выгодного» наследства, оставив за собой лишь «приданое, вдовью часть имения и имущество, приобретенное до вступления в брак».

19 декабря 1673 года мессир Лекамю составил акт об опекунстве над двумя детьми д’Артаньяна, которым в ту пору было 12 и 13 лет, в присутствии смотрителя гардероба Месье г-на Жана-Франсуа де Шанлеси, кузена Шарлотты, друзей семьи: г-на Жюльена-Сезара Фора, владельца Шампа, Франсуа Руайе графа де Сен-Мико и брата покойного – люпиакского кюре аббата Арно де Кастельмора. С всеобщего согласия опекуном было решено объявить Поля де Кастельмора, но, поскольку он жил уединенно в своем имении в Гаскони, был назначен опекун-надзиратель в лице кузена Кастераса де Ларивьера. 22 декабря каноник Ферран, служащий в святой капелле Венсеннского замка, принял его предложение стать действительным опекуном. В начале следующего года г-жа д’Артаньян, надев свое лучшее платье, пришла на аудиенцию в Версаль. Газета рассказывает, что Его Величество «засвидетельствовал оказанием разного рода милостей вдове и детям то удовлетворение, с которым он относился к службе покойного».

Всехристианнейшего короля печалило лишь одно: из-за разногласий со